Классика на то и классика, чтобы ее бесконечно пересматриватьи интерпретировать - иначе новые постановки пьес, знакомых докаждого слова, почти теряют смысл. Современный зритель давнопривык к превращениям трагедии в фарс и наоборот. ПостановкаФоменко - тот редчайший случай, когда кардинальная переаран-жировка оправданна и целиком, и в частностях; больше того: егопрочтение хоть и неожиданно, и ни в коей мере не предусмотреноавтором, но исходит из с охотой и готовностью перестраивающего-ся в гротескную трагикомедию. Фарсовая "Свадьба" создается неситуациями, но характерами, а где фарсовые - то есть карикатур-ные - характеры, там и возникает гротеск.Смешные, безобидно-убогие персонажи Чехова в его спектаклестали устрашающими монстрами, чье главное общее свойство -пуленепробиваемая тупость, окрашенная в разные тона. Жених(артист Карэн Бадалов) туп томительно-занудливо, он бесконечноповторяет, что "женитьба - шаг серьезный", и без устали перечи-тывает-пересчитывает по записной книжке. Невеста (Ольга Левити-на) - идиотически смеющаяся кукла Барби в длинной фате, ее па-паша (Владимир Епифанцев) - агрессивный дебил; телеграфистЯть, в адрес которого произносится бессмертная фраза "Они хочутсвою образованность показать", и жаждущая "поэзии" акушеркаЗмеюкина (Марина Глуховская) - кретины с претензией на интел-лигентность и эмансипированность.Заметим, что этой нежной парочке режиссер дал немного "чу-жого" текста: молодой человек в экстазе декларирует Северянина,а барышне промеж своих собственных экзальтированных вскриковвставляет вдруг "я чайка!"; чуть расширен и текст кондитера Дым-бы, который к знаменитому "в Греции все есть" добавляет: "люди,львы, орлы и куропатки". Дополнения вроде бы почти капустниче-ские, но эффект их совершенно противоположный: непритязатель-ная "свадьба" неожиданно оказывается своеобразным мифом "че-ховской интеллигенции".Конечно, столь значительный результат не мог быть вызван на-столько незначительными текстовыми включениями. Дело в теат-ральном и, шире, культурном контексте, где это миф давно и ре-шительно "опущен", так что достаточно лишь легкого толчка, что-бы он от някрошюсовских, к примеру, захолустных казарм или за-харовской коммунальной склоки скатился к той свалке скудоумно-го человеческого мусора, которую демонстрирует Фоменко. Впро-чем, режиссер вообще далеко ушел от Чехова, пусть даже "опущен-ного": его спектакль - о мире, окончательно рухнувшем в бездну.О мире, где любовь, радость, красота обратились в гнусную паро-дию на самих себя. И только страдание осталось настоящим страда-нием.Несмотря на задуманную сниженность образа, режиссер "позво-ляет" испытывать вполне человеческую боль, а зрителям - сочув-ствовать им. Первый раз это парадоксальное чувство возникает,когда объединившаяся в агрессии свадьба стремится исторгнутьЯтя, и он, мгновенно растеряв свои амбиции, став маленьким ижалким, горестно говорит: "Извольте, я уйду", и долго-долго та-щится к двери и долго, судорожно в нее проталкивается - но этаскорбная нота быстро растворяется в следующем безобразном скан-дале. Во второй раз - в сцене ухода оскорбленного "генерала" -она звучит продолжительней и сильнее, и кажется даже, что невес-та, помогающая старику добраться до двери, прониклась к нему со-страданием и стала, таким образом, похожа на человека. Но лишьтолько он скрывается, как Дашенька поворачивает к публике идио-тически радостное личико и произносит свою основную реплику,задававшую тон всему ее сценическому поведению: "Я так счастли-ва".Остается только понять, почему все-таки Фоменко нагрузилстоль безобидную пьесу такой почти эсхатологической жутью. С ве-щами многослойными, по-настоящему глубокими Фоменко в по-следние годы дела имел мало, предпочитая просто хорошие пьесывроде "Без вины виноватых" или "Великолепного рогоносца" -все выходило замечательно.Итак, веселая "Свадьба" обернулась страшным гротескным рек-вием; впрочем, иногда и на этом спектакле случается посмеяться.