После выхода отдельным изданием первой главы "Евгения Онегина" современники решили, что Пушкин подражает байронов-скому "Дон Жуану".Действительно, повествователь "Евгения Онегина" перескакивает с предмета на предмет, говорит много необязательного ("светская болтовня"), и все это обильно приправлено шутками и иронией, так что понять мысль автора трудно, да и облик автора получается каким-то несерьезным. "В конце первой главы Пушкин пишет: "Пересмотрел все это строго: противоречий очень много, но их исправить не хочу". Признание принципиальное, ибо здесь сам авторобозначил ведущий принцип построения своего романа в стихах. Этот принцип — противоречие.Например, пятая строфа первой главы весьма критически оценивает уровень образованности Онегина, но затем идет перечисление "всего, что знал еще Евгений", и в восьмой строфе делается вывод, что знал он не так уж и мало.Но главное противоречие всего романа и особенно первой, ключевой главы — соотношение личности Онегина и личности этого самого Я, от лица которого ведется все повествование.Некоторые строфы позволяют заключить, что Онегин и Я, как говорит народ, два сапога пара, близкие по духу, романтически настроенные друзья. Но строфа пятая решительно объявляет:Всегда я рад заметить разность Между Онегиным и мной...И возникает вопрос: откуда берутся эти противоречия и почему автор их "терпит"? Дело в том, что на протяжении текста романа значение местоимений первого лица (я, мне, мной и т. п.) все время меняется.В одних случаях они обозначают автора, пишущего роман об Онегине и других персонажах. Вспомним все многочисленные рассуждения о литературе, ее истории, теории и практике сочинительства.В других случаях Я обозначает реального человека, который параллельно написанию романа об Онегине живет "биографической" жизнью Пушкина, которая теперь нам хорошо известна, да и многим первым читателям была знакома. Таковы, например, три последние строфы первой главы.И наконец, в ряде эпизодов первой главы Я обозначает некоего вымышленного персонажа, безымянного знакомого Онегина по петербургскому свету.В итоге получился очень сложный текст, совмещающий в себе все три мира, причем переходы из одного мира в другой происходят мгновенно, в пределах двух соседних строчек, без всякого предуведомления со стороны "автора".Кто говорит эти строки: "Друзья Людмилы и Руслана! С героем моего романа..."? Здесь Я — поэт, он представляет героя свое-го нового творения. И дальше: "Онегин, добрый мой приятель, родился на брегах..." Здесь уже перед нами Я — вымышленный безымянный персонаж, человек онегинского круга. "Там некогда гулял и я: но вреден север для меня". Это опять автор, тут явно слышится намек на то, что реальный "биографический" человек находится сейчас в южной ссылке.В результате такого построения романный текст постоянно меняется, объекты описания то и дело оборачиваются разными сторонами, описываются с разных точек зрения. Текст "Евгения Онегина" заключает в себе целых три художественных пласта, лежащих рядом, часто переходящих один в другой самым незаметным образом, но тем не менее нигде не смешивающихся, не путающихся друг с другом.И получается, что "Евгений Онегин", пожалуй, самое трудное для понимания произведение русской литературы. Про него не скажешь словами Твардовского: "Вот стихи, а все понятно, все на русском языке".Язык этого романа {в широком смысле, не только лингвистическом) очень труден для современного читателя. Не понимали этот язык и современники поэта. Однако они верно уловили, что художественный нерв "Евгения Онегина", средоточие творческих задач, поставленных Пушкиным перед собою, связаны с формой повествования или авторского присутствия в тексте.Вот мы и пытались разобраться в этом присутствии самого автора, который то сливается со своим героем, то отстраняется от него.